Часть первая. Я Пастернака не читал, но я осуждаю!
Ирония заголовка именно в том, что Бориса Леонидовича читал много и люблю и читаю до сих пор, а перед Братьями Стругацкими стояла стена тяжелого путаного намеренно нелитературного языка. Поэтому книги Братьев читал разрозненно и всегда по одному разу и сейчас, по прошест-вии лет, уже не вспомнить всех сюжетов и всех персонажей, книги слились в одну большую еди-ную книжку. Отчасти так и есть, герои и сюжеты книг продолжаются зачастую.
Вообще книг Братьев читал немного и знаю недопустимо плохо. Но что вспомнилось, внезапно, сразу (ничего не перечитывал специально): драматизм жизни будет присутствовать всегда, в лю-бом распрекрасном будущем. Что миф светлого будущего есть дырявая ширма, чтобы прикрыть и оправдать мерзости настоящего. Что всегда понадобится мужество, самоотверженность и внут-ренняя честность. С самим собой.
Из книжек Братьев понял, что коммунистическая химера не может быть реализована. Когда-то мысль будоражила, как воспаленный нерв.
Только потом, немного позже, появился фильм Андрея Арсеньевича. Режиссер только опирался на сюжет, размер вклада авторов сравнивать бессмысленно. Фильм живет своей собственной жизнью, смотренный – пересмотренный тысячу раз, весь разошедшийся на цитаты. Вспоминаю первый прокат "Сталкера": билетов нет, после тридцати минут первые недовольные зрители по-кидают зал, через двери выхода пробираются безбилетники. Под оглушительный восторг зала.
Стараюсь писать о Братьях, а расстаюсь с недавним прошлым. Понемногу, исподволь уходит це-лая эпоха. В восьмидесятые (минус двадцать – плюс десять) годы было проще. Любая книжка, пластинка, киношка, любой писатель, режиссер, музыкант, журналист четко, без сомнений квали-фицировался по принципу "свой – чужой". Выбор был безошибочный и не нужно напоминать, по каким правилам это выбор происходил.
Сейчас сложнее, ничего не поделаешь. Сменилось время, постмодернизм, информационное и художественное пространство альтернативно и избыточно.
Наверное поэтому время и творчество Братьев оказалось по своему счастливым. Счастливым в том смысле, что каждая книга, каждое слово оказывались востребованными. Книги читали, пере-читывали, одалживали и обсуждали так настойчиво и цепко, как уже никогда не будут читать. Ге-рои книг становились реальными персонажами, да так, что сопровождали читателя по жизни. Не-которые вполне востребованные в Омске авторы до сих пор заимствуют на псевдонимы имена героев читаных-перечитаных в молодости книг.
Не хватает ума на логический поворот: альтернативное полусвободное художественное про-странство не сразу, исподволь создавало содержательное пространство, повестку дня для ду-мающего, читающего сословия. Эта повестка складывалась по букве, по кирпичику, пополнялась понемногу. Да приобретенным опытом пополнялась!
Понемногу копилось, зрело. И прорвалось. Со всем хорошим и плохим.
Груз прожитых десятилетий позволяет мне посмотреть на годы текущие как бы издалека, из восьмидесятых годов, если хотите. Наблюдается некоторая пустота. Вроде бы всего много, а за-цепиться не за что. Не задевает ум и душу. Может это только я такой?
В завершение. Мне кажется, что о силе системы можно судить по масштабу ее врагов. Братьев Стругацких не печатали. Точно также не печатали десятки других писателей. Слово оказалось опасным, слово оказалось оружием. Почище пистолета.
Ничего не изменилось. Трусливая подлая традиция не прервалась, а набирает силу. Болотная лихорадка называется.
Часть вторая. Я с Бродским лично не знаком…
Лет пять назад веду дорогих омских друзей в музей Анны Ахматовой в Фонтанном доме. В музее на первом этаже только открылась экспозиция: вещи из двух (?) кабинетов Иосифа Бродского: роскошный письменный стол, книги, фотографии, что-то еще. И чудо – незабываемый шикарный рыжий кожаный чемодан, сидя на котором Иосиф Бродский сфотографировался в последний раз в Союзе. В день отъезда.
В тот день, в старом здании Пулково Бродский писал Брежневу: "Я верю, что вернусь; поэты все-гда возвращаются во плоти или на бумаге…" Какая ирония времени – вернулся чемодан, символ скитаний, бездомности, изгнанничества.
Когда-то, давно, я не посмел зайти в Cavern Club (Mathew st., Liverpool), как герой Сталкера не по-смел не посмел зайти в Комнату, точно так же не посмел прикоснуться к чемодану. Что по мне – должна быть какая-то невидимая линия, отделяющая Автора от читателя. Хотя смотрительница музея благодушно разрешила.
Потом ноги сами несли: "А пойдемте к Бродскому", там ходу несколько минут. где балкон на вто-ром этаже со стороны улицы Пестеля – знали хорошо, отыскали дверь в парадную и останови-лись.
Нас строго спросили: "А вы к кому?". Мы как могли любезно объяснили про наш интерес. Две да-мы очень зрелых лет, одна из которых больше похожа на благородную барыню, а другая – на горничную, любезно пропустили нас в парадную.
Женщины рассказывают: "Бродские приехали, когда Иосифу было лет шесть, он еще в школу не ходил. Тогда еще жили в подвальных помещениях. Закрытая сейчас лестница ведет вниз, в цо-кольный этаж, вот почему И.Б. в эссе "Полторы комнаты упоминает про третий этаж". Вспоминают еще: "Иосиф не мог дотянуться до кнопки звонка и мне приходилось ему помогать. Помню как он уезжал". После отъезда молодой мальчик, лет семнадцати, в плохой куртке, похожий на ПТУ-шника, приходил и несколько раз мелом писал на наружной стене дома: "ЗДЕСЬ ЖИЛ ВЕЛИКИЙ РУССКИЙ ПОЭТ". И всякий раз "добрая душа" дописывала одну букву таким образом, что слово жил превращалось в слово жид. Потом мальчик исчез.
В документальных фильмах упоминают, что надпись сделана маслом и кисточкой, но соседка и очевидица повторили: это было написано мелом и несколько раз.
Больше ничего не оставалось, звонить уже поздно, нашего героя уже не застать. Мы, насколько могли любезно, распрощались и ушли. Этот эпизод я вспоминаю тепло, как большую удачу. Исто-рия, творчество, жизнь разных замечательных людей – они протекают рядом. Можно протянуть руку и поздороваться и стать друзьями.
А вспоминаем об этих возможностях, когда становится поздно. когда утрата. Когда ложится неви-димая линия, отделяющая нас от творчества.
Эпилог будет
Александр Селиверстов (Сп-Б).
|
